После окончания венского совета император Александр Павлович решает «по
Европе проездиться и в разных государствах чудес посмотреть». Состоящий
при нем донской казак Платов «диковинам» не удивляется, потому что
знает: в России «свое ничуть не хуже».
В самой последней кунсткамере, среди собранных со всего света
«нимфозорий», государь покупает блоху, которая хотя и мала, но умеет
«дансе» танцевать. Вскоре у Александра «от военных дел делается
меланхолия», и он возвращается на родину, где умирает. Взошедший на
престол Николай Павлович блоху ценит, но, так как не любит уступать
иностранцам, отправляет Платова вместе с блохой к тульским мастерам.
Платова «и с ним всю Россию» вызываются поддержать трое туляков. Они
отправляются поклониться иконе святого Николая, а затем запираются в
домике у косого Левши, но, даже закончив работу, отказываются выдать
Платову «секрет», и ему приходится везти Левшу в Петербург. Николай
Павлович и его дочь Александра Тимофеевна обнаруживают, что «брюшная
машинка» в блохе не действует. Разгневанный Платов казнит и треплет
Левшу, а тот в порче не признается и советует поглядеть на блоху в самый
сильный «мелкоскоп». Но попытка оказывается неудачной, и Левша велит
«всего одну ножку в подробности под микроскоп подвести». Сделав это,
государь видит, что блоха «на подковы подкованная». А Левша добавляет,
что при лучшем «мелкоскопе» можно было бы увидеть, что на всякой подкове
«мастерово имя» выставлено. А сам он выковывал гвоздики, которые никак
разглядеть невозможно. Платов просит у Левши прошения. Левшу обмывают в
«Туляновских банях», остригают и «обформировывают», будто на нем есть
какой-нибудь «жалованный чин», и отправляют отвезти блоху в подарок
англичанам. В дороге Левша ничего не ест, «поддерживая» себя одним
вином, и поет на всю Европу русские песни. На расспросы англичан он
признается: «Мы в науках не зашлись, и потому блоха больше не танцует,
только своему отечеству верно преданные». Остаться в Англии Левша
отказывается, ссылаясь на родителей и русскую веру, которая «самая
правильная». Ничем его англичане не могут прельстить, далее предложением
жениться, которое Левша отклоняет и неодобрительно отзывается об одежде
и худобе англичанок. На английских заводах Левша замечает, что работники
в сытости, но больше всего его занимает, в каком виде содержатся старые
ружья. Вскоре Левша начинает тосковать и, несмотря на приближающуюся
бурю, садится на корабль и не отрываясь смотрит в сторону России.
Корабль выходит в «Твердиземное море», и Левша заключает пари со
шкипером, кто кого перепьет. Пьют они до «рижского Динаминде», и, когда
капитан запирает спорщиков, уже видят в море чертей. В Петербурге
англичанина отправляют в посольский дом, а Левшу - в квартал, где у него
требуют документ, отбирают подарки, а после отвозят в открытых санях в
больницу, где «неведомого сословия всех умирать принимают». На другой
день «аглицкий» полшкипер «куттаперчевую» пилюлю проглатывает и после
недолгих поисков находит своего русского «камрада». Левша хочет сказать
два слова государю, и англичанин отправляется к «графу Клейнмихелю», но
полшпикеру не нравятся его слова о Левше: «хоть шуба овечкина, так душа
человечкина». Англичанина направляют к казаку Платову, который «простые
чувства имеет». Но Платов закончил службу, получил «полную пуплекцию» и
отсылает его к «коменданту Скобелеву». Тот посылает к Левше доктора из
духовного звания Мартын-Сольского, но Левша уже «кончается», просит
передать государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят, а то они
стрелять не годятся, и «с этой верностью» перекрещивается и умирает.
Доктор докладывает о последних словах Левши графу Чернышеву, но тот не
слушает Мартын-Сольского, потому что «в России на это генералы есть», и
ружья продолжают чистить кирпичом. А если бы император услыхал слова
Левши, то иначе закончилась бы Крымская война.
Теперь это уже «дела минувших дней», но предание нельзя забывать,
несмотря на «эпический характер» героя и «баснословный склад» легенды.
Имя Левши, как и многих других гениев, утрачено, но народный миф о нем
точно передал дух эпохи. И хотя машины не потворствуют
«аристократической удали, сами работники вспоминают о старине и своем
эпосе с «человеческой душой», с гордостью и любовью. |