Жила-была девочка,
премиленькая, прехорошенькая, но очень бедная, и летом ей приходилось
ходить босиком, а зимою - в грубых деревянных башмаках, которые ужасно
натирали ей ноги.
В деревне жила старушка башмачница. Вот она взяла да и сшила, как умела,
из обрезков красного сукна пару башмачков. Башмаки вышли очень
неуклюжие, но сшиты были с добрым намерением, - башмачница подарила их
бедной девочке.
Девочку звали Карен. Она получила и обновила красные башмаки как раз в день похорон своей
матери. Нельзя сказать, чтобы они годились для траура, но других у девочки не
было; она надела их прямо на голые ноги и пошла за убогим соломенным
гробом.
В это время по деревне проезжала большая старинная карета и в ней -
важная старая барыня. Она увидела девочку, пожалела и сказала священнику:
- Послушайте, отдайте мне девочку, я позабочусь о ней.
Карен подумала, что все это вышло благодаря ее красным башмакам, но
старая барыня нашла их ужасными и велела сжечь. Карен приодели и стали
учить читать и шить. Все люди говорили, что она очень мила, зеркало же
твердило: "Ты больше чем мила, ты прелестна".
В это время по стране путешествовала королева со своей маленькой
дочерью, принцессой. Народ сбежался ко дворцу; была тут и Карен.
Принцесса, в белом платье, стояла у окошка, чтобы дать людям посмотреть
на себя. У нее не было ни шлейфа, ни короны, зато на ножках красовались
чудесные красные сафьяновые башмачки; нельзя было и сравнить их с теми,
что сшила для Карен башмачница. На свете не могло быть ничего лучшего
этих красных башмачков!
Карен подросла, и пора было ей конфирмоваться; ей сшили новое платье и
собирались купить новые башмаки. Лучший городской башмачник снял мерку с
ее маленькой ножки. Карен со старой госпожой сидели у него в мастерской;
тут же стоял большой шкаф со стеклами, за которыми красовались
прелестные башмачки и лакированные сапожки. Можно было залюбоваться на
них, но старая госпожа не получила никакого удовольствия: она очень
плохо видела. Между башмаками стояла и пара красных, они были
точь-в-точь как те, что красовались на ножках принцессы. Ах, что за
прелесть! Башмачник сказал, что они были заказаны для графской дочки, да
не пришлись по ноге.
- Это ведь лакированная кожа? - спросила старая барыня. - Они блестят!
- Да, блестят! - ответила Карен.
Башмачки были примерены, оказались впору, и их купили. Но старая госпожа
не знала, что они красные, - она бы никогда не позволила Карен идти
конфирмоваться в красных башмаках, а Карен как раз так и сделала.
Все люди в церкви смотрели на ее ноги, когда она проходила на свое
место. Ей же казалось, что и старые портреты умерших пасторов и пасторш
в длинных черных одеяниях и плоеных круглых воротничках тоже уставились
на ее красные башмачки. Сама она только о них и думала, даже в то время,
когда священник возложил ей на голову руки и стал говорить о святом
крещении, о союзе с богом и о том, что она становится теперь взрослой
христианкой. Торжественные звуки церковного органа и мелодичное пение
чистых детских голосов наполняли церковь, старый регент подтягивал
детям, но Карен думала только о своих красных башмаках.
После обедни старая госпожа узнала от других людей, что башмаки были
красные, объяснила Карен, как это неприлично, и велела ей ходить в
церковь всегда в черных башмаках, хотя бы и в старых.
В следующее воскресенье надо было идти к причастию. Карен взглянула на
красные башмаки, взглянула на черные, опять на красные и - надела их.
Погода была чудная, солнечная; Карен со старой госпожой прошли по
тропинке через поле; было немного пыльно.
У церковных дверей стоял, опираясь на костыль, старый солдат с длинною,
странною бородой: она была скорее рыжая, чем седая. Он поклонился им
чуть не до земли и попросил старую барыню позволить ему смахнуть пыль с
ее башмаков. Карен тоже протянула ему свою маленькую ножку.
- Ишь, какие славные бальные башмачки! - сказал солдат. - Сидите крепко,
когда запляшете!
И он хлопнул рукой по подошвам. Старая барыня дала
солдату скиллинг и вошла вместе с Карен в церковь.
Все люди в церкви опять глядели на ее красные башмаки, все портреты -
тоже. Карен преклонила колена перед алтарем, и золотая чаша приблизилась
к ее устам, а она думала только о своих красных башмаках, - они словно
плавали перед ней в самой чаше.
Карен забыла пропеть псалом, забыла прочесть "Отче наш".
Народ стал выходить из церкви; старая госпожа села в карету, Карен тоже
поставила ногу на подножку, как вдруг возле нее очутился старый солдат и
сказал:
- Ишь, какие славные бальные башмачки! Карен не удержалась и сделала
несколько па, и тут ноги ее пошли плясать сами собою, точно башмаки
имели какую-то волшебную силу. Карен неслась все дальше и дальше,
обогнула церковь и все не могла остановиться. Кучеру пришлось бежать за
нею вдогонку, взять ее на руки и посадить в карету. Карен села, а ноги
ее все продолжали приплясывать, так что доброй старой госпоже досталось
немало пинков. Пришлось наконец снять башмаки, и ноги успокоились.
Приехали домой; Карен поставила башмаки в шкаф, но не могла не
любоваться на них.
Старая госпожа захворала, и сказали, что она не проживет долго. За ней
надо было ухаживать, а кого же это дело касалось ближе, чем Карен. Но в
городе давался большой бал, и Карен пригласили. Она посмотрела на старую
госпожу, которой все равно было не жить, посмотрела на красные башмаки -
разве это грех? - потом надела их - и это ведь не беда, а потом...
отправилась на бал и пошла танцевать.
Но вот она хочет повернуть вправо - ноги несут ее влево, хочет сделать
круг по зале - ноги несут ее вон из залы, вниз по лестнице, на улицу и
за город. Так доплясала она вплоть до темного леса.
Что-то засветилось между верхушками деревьев. Карен подумала, что это
месяц, так как виднелось что-то похожее на лицо, но это было лицо
старого солдата с рыжею бородой. Он кивнул ей и сказал:
- Ишь, какие славные бальные башмачки!
Она испугалась, хотела сбросить с себя башмаки, но они сидели крепко;
она только изорвала в клочья чулки; башмаки точно приросли к ногам, и ей
пришлось плясать, плясать по полям и лугам, в дождь и в солнечную
погоду, и ночью и днем. Ужаснее всего было ночью!
Танцевала она танцевала и очутилась на кладбище; но все мертвые спокойно
спали в своих могилах. У мертвых найдется дело получше, чем пляска. Она
хотела присесть на одной бедной могиле, поросшей ди кою рябинкой, по не
тут-то было! Ни отдыха, ни покоя! Она все плясала и плясала... Вот в
открытых дверях церкви она увидела ангела в длинном белом одеянии; за
плечами у него были большие, спускавшиеся до самой земли крылья. Лицо
ангела было строго и серьезно, в руке он держал широкий блестящий меч.
- Ты будешь плясать, - сказал он, - плясать в своих красных башмаках,
пока не побледнеешь, не похолодеешь, не высохнешь, как мумия! Ты будешь
плясать от ворот до ворот и стучаться в двери тех домов, где живут
гордые, тщеславные дети; твой стук будет пугать их! Будешь плясать,
плясать!..
- Смилуйся! - вскричала Карен.
Но она уже не слышала ответа ангела - башмаки повлекли ее в калитку, за
ограду кладбища, в поле, по дорогам и тропинкам. И она плясала и не
могла остановиться.
Раз утром она пронеслась в пляске мимо знакомой двери; оттуда с пением
псалмов выносили гроб, украшенный цветами. Тут она узнала, что старая
госпожа умерла, и ей показалось, что теперь она оставлена всеми,
проклята, ангелом господним.
И она все плясала, плясала, даже темною ночью. Башмаки несли ее по
камням, сквозь лесную чащу и терновые кусты, колючки которых царапали ее
до крови. Так доплясала она до маленького уединенного домика, стоявшего
в открытом поле. Она знала, что здесь живет палач, постучала пальцем в
оконное стекло и сказала:
- Выйди ко мне! Сама я не могу войти к тебе, я пляшу!
И палач отвечал:
- Ты, верно, не знаешь, кто я? Я рублю головы дурным людям, и топор мой,
как вижу, дрожит!
- Не руби мне головы! - сказала Карен. - Тогда я не успею покаяться в
своем грехе. Отруби мне лучше ноги с красными башмаками.
И она исповедала весь свой грех. Палач отрубил ей ноги с красными
башмаками, - пляшущие ножки понеслись по полю и скрылись в чаще леса.
Потом палач приделал ей вместо ног деревяшки, дал костыли и выучил ее
псалму, который всегда поют грешники. Карен поцеловала руку, державшую
топор, и побрела по полю.
- Ну, довольно я настрадалась из-за красных башмаков! - сказала она. -
Пойду теперь в церковь, пусть люди увидят меня!
И она быстро направилась к церковным дверям: вдруг перед нею заплясали
ее ноги в красных башмаках, она испугалась и повернула прочь.
Целую неделю тосковала и плакала Карен горькими слезами; но вот настало
воскресенье, и она сказала:
- Ну, довольно я страдала и мучилась! Право же, я не хуже многих из тех,
что сидят и важничают в церкви!
И она смело пошла туда, но дошла только до калитки, - тут перед нею
опять заплясали красные башмаки. Она опять испугалась, повернула обратно
и от всего сердца покаялась в своем грехе.
Потом она пошла в дом священника и попросилась в услужение, обещая быть
прилежной и делать все, что сможет, без всякого жалованья, из-за куска
хлеба и приюта у добрых людей. Жена священника сжалилась над ней и взяла
ее к себе в дом. Карен работала не покладая рук, но была тиха и
задумчива. С каким вниманием слушала она по вечерам священника,
читавшего вслух Библию! Дети очень полюбили ее, но когда девочки болтали
при ней о нарядах и говорили, что хотели бы быть на месте королевы,
Карен печально качала головой.
В следующее воскресенье все собрались идти в церковь; ее спросили, не
пойдет ли она с ними, но она только со слезами посмотрела на свои
костыли. Все отправились слушать слово божье, а она ушла в свою каморку.
Там умещались только кровать да стул; она села и стала читать псалтырь.
Вдруг ветер донес до нее звуки церковного органа. Она подняла от книги
свое залитое слезами лицо и воскликнула:
- Помоги мне, господи!
И вдруг ее всю осияло, как солнцем, - перед ней очутился ангел господень
в белом одеянии, тот самый, которого она видела в ту страшную ночь у
церковных дверей. Но теперь в руках он держал не острый меч, а чудесную
зеленую ветвь, усеянную розами. Он коснулся ею потолка, и потолок
поднялся высоко-высоко, а на том месте, до которого дотронулся ангел,
заблистала золотая звезда. Затем ангел коснулся стен - они раздались, и
Карен увидела церковный орган, старые портреты пасторов и пасторш и весь
народ; все сидели на своих скамьях и пели псалмы. Что это, преобразилась
ли в церковь узкая каморка бедной девушки, или сама девушка каким-то
чудом перенеслась в церковь?.. Карен сидела на своем стуле рядом с
домашними священника, и когда те окончили псалом и увидали ее, то
ласково кивнули ей, говоря:
- Ты хорошо сделала, что тоже пришла сюда, Карен!
- По милости божьей! - отвечала она.
Торжественные звуки органа сливались с нежными детскими голосами хора.
Лучи ясного солнышка струились в окно прямо на Карен. Сердце ее так
переполнилось всем этим светом, миром и радостью, что разорвалось. Душа
ее полетела вместе с лучами солнца к богу, и там никто не спросил ее о
красных башмаках. |