Чего я не понимаю,
констебль, так это – неужели ему интересен блюз? Потому что жизнь Вайна
– это блюз и есть. Такая пластинка с одной-единственной песней на
сторону. Я к тому, что если бы люди были музыкой, Вайн был бы одной из
этих, знаете, старых пиленых записей, перезаписанных сто раз с
какого-нибудь фонографа или как его, где кто-нибудь по имени, скажем,
Глухой Рыжий Робинсон, стоит по колено в Миссиссиппи и гундит чего-то
себе под нос.
Я бы скорее ждал от него интереса к, скажем, Тяжелому Металлу, или к
Панку. Хотя, конечно, он всеми интересуется. В конце концов.
Что? А, да. Да, это мой фургон, который с «Диско Адское Пламя» на боку.
Вайн, понимаете, не водит. Никогда ничем таким не интересовался. Я помню
как мы поехали отдохнуть в самой моей первой машине – я вел, ну и
ремонтировал ее тоже. А у Вайна была задача – держать радио настроенным
на пиратские радиостанции. Ему было все равно куда ехать, лишь бы по
холмам, чтобы он мог ловить Кэролайн или там Лондон. Ну а мне было все
равно куда ехать, лишь бы ехать.
Я-то всегда больше машинами интересовался, чем музыкой. До сегодня. Не
знаю, наверное, больше никогда не буду водить. А то буду сидеть и
дергаться – вдруг кто-то появится на пассажирском сидении…
Да-да, извините. Да. Так вот – дискотека. Идея была такая – фургон мой,
записи – Вайна, остальные расходы – пополам. Это я предложил. Тогда
казалось, что хорошая идея. Вайн живет вместе с мамой, но у них теперь
только и есть для жизни две комнаты, все остальное забито его коллекцией
пластов. Пластинки-то много кто собирает, но, я думаю, Вайн хочет –
хотел – собрать их все, все, что были отштампованы. Он всегда думал, что
хорошо провести время – это в каком-нибудь старом городке перерыть все в
какой-нибудь старой лавке и выйти оттуда, купив что-то с названием типа
«Сид Спутник и Космонавты» или как он там. И что странно – купит он это
дело, доберется до своей комнаты, раздвинет пласты на полке – а там уже
стоит такой аккуратный коричневый конверт с названием группы и датой
записи и что там еще – дожидается.
Или попросит меня отвезти его аж в Престон или еще куда, чтобы найти
какого-то водопроводчика по вызову, который в 1961 назывался Ронни
Блестка и поднялся до 152 места в рейтинге – чтобы спросить, нет ли у
того его же собственной записи лишней. И запись при этом такое старое
барахло, что ее нигде больше не найдешь, даже в специализированных
магазинах.
Вайн был из тех коллекционеров, которые не терпят пропусков в своей
коллекции. Это, знаете, почти как религия. Он и вообще-то мог
переговорить Джона Пила, но записи о которых он знал больше всего – это
те, которых у него не было. Он ждал годами своего шанса заполучить
какой-нибудь такой демо-диск, записанный панк-группой, давно перемершей
от столбняка, подхваченного с английских булавок. Но зато к тому
моменту, когда он его получал, он мог рассказать о записи все – вплоть
до имени тетки, которая убирала после них студию. Я говорю –
коллекционер.
Ну вот я и подумал – чего еще надо для дискотеки?
Ну, надо-то было еще много чего, и как раз того, чего у Вайна не было –
наружности подходящей, тряпок, здравого смысла, малейшей идеи о том, как
железо работает. Да и трепаться не переставая, как полный идиот, он не
мог тоже. Но тогда мы на это по-другому смотрели, так что свою тачку я
загнал, купил фургон и перекрасили мне его профессионально почти. Только
если точно знаешь, куда смотреть, можно различить надпись «Мидланд
Электрисити». Мне хотелось, чтобы выглядел он, как фургон «Ей-тим».
Только те могут перепрыгнуть через четыре машины и упылить вдаль, а мой
через водопроводный люк перебирается приставным шагом.
Да, да, со мной уже поговорили – и про дорожный налог, и про техосмотр,
и про страховку. Извиняюсь. Не волнуйтесь, я вообще больше водить не
собираюсь. Никогда.
Ну, мы купили гору усилителей у Яна Куртиса из Вайрклиффа, он как раз
жениться собирался и Трэйси хотела, чтобы по ночам он был дома.
Развесили объявления и стали ждать.
Нельзя сказать, чтобы поднялась большая давка, потому что люди просто не
понимали стиля Вайна. Чтобы быть ди-джеем, не надо быть гением слова,
народ ждет простых реплик, типа «Хэй!» или «Ого-го!» или «Танцуют все!»,
и все в таком роде. Неважно, что это звучит по-идиотски, главное –
клиенты чувствуют свое превосходство. А вот чего они не хотят, так это
чтобы кто-то, сверкая глазами, что твоя цветомузыка, им говорил: «А вот
эта запись интересна следующим…», как раз когда все так мило напиваются
на свадебном приеме.
Странно, но факт – через некоторое время мы-таки стали приобретать
популярность. Кто-то кому-то что-то про нас рассказывал. Я так думаю,
началось все с годовщины свадьбы моей сестры Берил. Старшей сестры. Вайн
притащил практически все записи, что были выпущены примерно за год до ее
свадьбы. Не только десяток самых популярных, понимаете? А гости все были
примерно одного возраста и скоро в комнате было не продохнуть от
ностальгии. Вайн просто-таки взял их прокатиться по дороге воспоминаний.
С ветерком.
После этого мы и начали получать заказы от людей постарше, то есть,
скажем так, клиенты наши были не дети, но и на глазах не рассыпались на
составные части. То есть у нас появилась своя специальность. В перерывах
к Вайну подходили и говорили: «А вот еще была запись в те времена (или
еще раньше)…», и каждый раз оказывалось, что эта запись у него тоже
есть, там, в фургоне. То есть они могли знать о записи только понаслышке
– а у Вайна она была. Скорее всего, у него было и то, о чем никто даже и
понаслышке не знал. Потому что о Вайне можно было одно сказать с
уверенностью – он был настоящий коллекционер. Его не волновало, хорошая
это музыка или плохая – достаточно того, чтобы она существовала.
Сам-то он, конечно, так бы не сказал. Он бы сказал, что в каждой записи
есть что-то уникальное. Вам может казаться, что эта запись полное
дерьмо, но вот перед вами человек, у которого есть почти все, что
записали за последние сорок лет, и этот человек верит, что в каждой
записи что-то есть. Он просто любил свои записи. Он просиживал ночи
напролет в своей комнатке, заполненной коричневыми конвертами, и
проигрывал их одну за другой. Записи, забытые исполнителями. Я вам
клянусь – он их все любил.
Да-да, конечно. Но вам же нужно знать про него что-то, чтобы понять, что
случилось.
Нас наняли провести танцы на Халлоуин. На улице было негде ступить от
этих мелких гадов, которые носились, клянчили подарки и угрожали всем
молочными бутылками.
Вайн приготовил кучу записей типа «Монстер Мэш». Выглядел он ужасно, но
я тогда не обратил на это внимания. Он вообще-то всегда ужасно выглядел.
Для него это было нормой – выглядеть ужасно. Это все от сидения годами в
помещении, слушания музыки, да еще у него с сердцем не все было в
порядке, и астма, и вообще.
Танцы должны были быть… да, конечно, это вы уже знаете. Они хотели
собрать деньги на постройку церковного холла, вот и устроили эти танцы.
Вайн сказал, что это смешно. Правда, не сказал – почему. Наверое,
какая-то заморочка. Он вообще в этом смыле был ничего, знал много
такого, чего другие не знали. Его из-за этого в школе били часто, если
меня поблизости не было. Он был таким щуплым мальчишкой, и очки у него
были склеены пластырем. По-моему, сам он ни разу ни с кем не дрался,
только однажды, когда Грибо Гривс разбил пластинку, которую Вайн принес
на школьную дискотеку, и тогда нас понадобилось четверо, чтобы оттащить
Вайна, отнять у него железный прут и тут уж и полиция понаехала, и
скорая, и все такое.
Ладно.
Я оставил Вайна устанавливать оборудование – не надо было этого делать,
но он сам хотел – а сам пошел и присел у бара. Это они так называли –
бар, а вообще-то это была пара переносных столиков, накрытых тряпкой.
Нет, я не пил ничего. Ну хорошо – стакан пунша, но это был практически
компот. Ну хорошо – два стакана.
Но что я слышал – то слышал, и что видел – то видел.
Я так думаю.
Ну на такие мероприятия всегда ходит народ определенного типа.
Огранизатор, несколько человек из церковного комитета, какие-то ребята
из деревни, которые и остались бы дома, да по ящику сплошной снукер. У
всех были маски, но про настоящие костюмы никто не побеспокоился, так
что выглядело это так, будто Франкенштейн и его команда затариваются у
Маркса и Спенсера. На стенах – бойскаутские плакаты, батареи, как во
всех деревенских клубах, не греют, а наоборот – забирают последнее
тепло. Пахло спиртом. Ну, и чтобы окончательно поместить эту дыру в
список центров мировой цивилизации, на одной из балок вращался
зеркальный шарик. Половины зеркал не было.
Да, может быть, три стакана. Но там были кусочки яблок. В серьезных
напитках не бывает яблок.
Вайн начал с нескольких быстрых танцев, чтобы их подрастрясти. Ну это я
немного преувеличиваю, никто до упаду не танцевал. Было прямо слышно,
что все тут не так молоды, как когда-то.
Так вот, я уже сказал, что Вайн не то что был диск-жокеем от природы. Но
в ту ночь – или скорее, в эту – он и вовсе расклеился. Бубнил что-то все
время, уставившись на танцующих. Перепутал записи. Даже одну поцарапал.
Случайно – он только и злился в своей жизни, не считая случая с Грибо,
когда кто-нибудь начинал нарочно царапать пластинки.
Прерывать его было бы некрасиво, но в перерыве я к нему подошел. И вот
что я вам скажу – пот с него прямо-таки лился, даже на аппаратуру
попадало.
– Там стоит один, – говорит, – в клешах.
– Мафусаил? – спрашиваю.
– Не морочь мне голову. Тот, в черном шелке с блестками. Изображает из
себя Джона Траволту. Не мог ты его не заметить. Ботинки на платформе,
серебряный медальон с тарелку величиной. Стоял у двери.
Но я никого такого не заметил. Если бы заметил, не забыл бы.
На Вайне лица не было.
– Ты его не мог не заметить!
– Ну ладно, а дело-то в чем?
– Он на меня смотрит!
Я его похлопал по плечу и говорю:
– Просто он никогда не видал ди-джея с таким стилем, старик.
Я осмотрелся. Большинство народу толпилось поближе к пуншу. И тут Вайн
схватил меня за руку.
– Не уходи!
– Да я только хотел воздухом подышать.
– Не… – он постарался справиться с собой, – не уходи. Будь тут.
Пожалуйста.
– Да что с тобой?
– Пожалуйста, Джон! Он на меня очень странно смотрит!
Он был до смерти перепуган, так что я поддался.
– Ладно. Только в следующий раз увидишь его – покажи мне.
Тут он занялся своими делами, а я попытался привести в подобие порядка
гору проводов и прочего хлама. Для Вайна это был обычный способ
обращения с электричеством – он просто все сваливал в кучу. Когда у тебя
такая техника, как у нас, возиться с ней можно – да, знаю, можно было –
часами. Одних переходников разного вида… ладно.
В середине следующего номера Вайн подтащил меня назад к декам.
– Вон! Видишь! Прямо в центре!
И ничего я не увидел. Танцевала там пара девушек, остальные все были
парочки, для которых семидесятых еще не случилось. Если бы там был
кто-то в блестках, его было бы видно. Как клубничину в ирладском рагу.
– Вайн, – говорю – сдается мне, что-то с тобой не в порядке.
– Так ты его не видишь, значит?
Я не видел. Хотя…
Теперь, когда я знал куда смотреть…
Я увидел пустое место.
Был там такой кусочек пола примерно в середине, и туда никто не заходил.
Не то, что они избегали этого пустого места – просто как-то они туда не
наступали, и все. Оно как-то случайно там оказалось – и осталось. Оно
даже двигалось немного, но не исчезало.
Знаю, знаю – кусок пола не может двигаться. Поверьте мне на слово – этот
кусок мог.
Как раз очередная запись заканчивалась, но Вайн все еще был в состоянии
поставить следующую. Запись началась тихо, громкость он постепенно
увеличил. Это был старый номер, они все его должны были знать.
– Все еще там же? – спросил Вайн, не поднимая глаз.
– Поближе немного, – говорю, – может, надеется на приз.
«…Хочу жить вечно…»
«Угу, помощи от тебя…»
«…Они увидят и заплачут…»
Теперь танцевало довольно много народу, но пустое место было все там же,
немного двигалось туда-сюда, но не исчезало, и никто из танцующих на
него не наступал.
Тут я пошел и встал на него.
Там было холодно. Мне сказали:
– ДОБРЫЙ ВЕЧЕР.
Голос шел сразу со всех сторон, и все как-то замедлилось. Толпа застыла,
как статуи в черном тумане, музыка звучала как тихий рокот.
– Ты где?
– СЗАДИ.
Когда слышишь такое, хочется повернуться. Вы не поверите, как здорово я
умею не делать того, чего хочется.
– Ты моего друга испугал, – говорю.
– Я НЕ НАРОЧНО.
– Уматывай.
– А ВОТ ЭТОГО НЕ ВЫЙДЕТ.
Ну тут уж я повернулся.
Росту в нем было больше двух метров, считая с платформами. И
действительно, клеши имели место, и составляли часть ансамбля. Вайн
сказал – черные, вот это не совсем так. Они были совсем никакого цвета,
как дырки в форме одежды, ведущие Куда-то Еще. По сравнению с этим
черное смотрелось бы ослепительно ярко. И действительно, ниже пояса он
выглядел как Джон Траволта, только Траволта, похороненный месяца три
назад. И маска была в виде черепа. Были видны веревочки, на которых она
держалась.
– И часто ты тут бываешь?
– Я ВСЕГДА НЕПОДАЛЕКУ.
– Что-то я раньше тебя не замечал.
А если бы видел, не мог не заметить. Не часто встречаешь людей ростом
два метра, весом где-то в шестьдесят кило, особенно если они двигаются
так, как будто каждое движение должно быть заранее хорошо продумано. И
ведут себя так, как будто и живы и мертвы одновременно. Как Клифф
Ричард.
– У ВАШЕГО ДРУГА ИНТЕРЕСНЫЕ ПРЕДПОЧТЕНИЯ В МУЗЫКЕ.
– Да. Он коллекционер.
– ЗНАЮ. ВЫ НЕ МОГЛИ БЫ МЕНЯ ПРЕДСТАВИТЬ?
– А я что, могу отказаться?
– СОМНЕВАЮСЬ.
Хорошо, хорошо – четыре стакана. Но бабулька на раздаче сказала, что там
практически ничего нет – только апельсиновый сок и домашнее вино. И
бабулька такая милая – не считая маски оборотня, конечно.
А вот что было странно – так это что все танцоры стояли на местах, и
вместо музыки было только тихое жужжание, и еще были такие голубые и
пурпурные тени вокруг всего. Что я хочу сказать – от выпивки такого не
бывает. Хотя на Вайна все это не действовало. Он просто стоял, разинув рот, и
смотрел на нас.
– Вайн, – говорю, – познакомься…
– С ДРУГОМ.
– С чьим это? – говорю, мне он как-то не понравился, клеши у него были
ну просто огромные, и на руке серебряный браслет типа армейского такой
толщины, что им можно авианосцы швартовать – показушный такой. Да и то,
что сама рука была кость костью, общей картины не улучшало. Мне
казалось, что я должен вот-вот прийти к какому-то выводу, только что-то
мне не шлось. Голова была как ватой набита.
– С ОБЩИМ, – говорит, – РАНО ИЛИ ПОЗДНО. Я ТАК ПОНИМАЮ, ВЫ КОЛЛЕКЦИОНЕР.
– Да, я немного… – говорит Вайн.
– МНЕ КАЖЕТСЯ, ВАЙН, ВЫ ПОЧТИ ТАКОЙ ЖЕ ЭНТУЗИАСТ, КАК Я.
Тут у Вайна глаза загорелись. И тут он был просто типичный Вайн. Я вам
говорю – его можно было убить, но ради шанса поговорить о своем хобби –
простите, о своей любимой работе – он бы из гроба восстал.
– Надо же, – говорит, – вы коллекционер?
– О ДА.
Вайн на него сощурился.
– Мы раньше не встречались, случайно? – говорит. – Я почти на все
встречи езжу. Вы на Аукционе Блейнхейм Рекорд не были?
– НЕ ПРИПОМИНАЮ. Я БЫВАЮ В СТОЛЬКИХ МЕСТАХ, ЗНАЕТЕ ЛИ.
– Еще у аукционера случился инфаркт.
– А, ДА. ТЕПЕРЬ ПРИПОМИНАЮ – ЗАГЛЯДЫВАЛ НА ПАРУ МИНУТ.
– Мне так показалось, там ничего выгодно не возьмешь.
– НУ НЕ ЗНАЮ. ВСЕГО СОРОК ТРИ – НЕПЛОХО, ПО-МОЕМУ.
Ну хорошо, инспектор. Может быть, шесть стаканов. А может быть, стаканы
тут и не при чем. Иногда ведь появляется такое чувство, будто точто
знаешь, что сейчас будет. Ах, у вас, значит, не появляется. Ну ладно.
Может, я и был слегка не в себе, но мне это нравилось все меньше и
меньше. И никому бы не понравилось. Даже вам.
– Вайн, – говорю, – постой-ка. Если ты сосредоточишься, он исчезнет.
Погоди. Дыши глубже. Все это неправильно.
Как об стенку горох. Вайн, когда встречает другого коллекционера – он
такой, я-то знаю. Они устраивают встречи по выходным. Или иногда видишь
их в лавках. Странные люди. Но уж страннее этого среди них не было. Он
был вусмерть странный.
– Вайн!
Оба они не обратили на меня внимания. Некоторые шарики у меня в голове
подпрыгивали и что-то кричали, что-то такое, чему я поверить ну не мог.
– О ДА, ЭТИ ВСЕ У МЕНЯ ЕСТЬ, – говорит этот, повернувшись к Вайну. –
ЭЛВИС ПРЕСЛИ, БАДДИ ХОЛЛИ, ДЖИМ МОРРИСОН, ДЖИММИ ХЕНДРИКС, ДЖОН ЛЕННОН…
– Очень широкий диапазон по стилям, – говорит Вайн, – а Битлы у вас все?
– ПОКА НЕТ.
И тут, чтоб мне провалиться, пошел у них разговор про записи. Я помню,
Мистер Друг сказал, что у него есть все композиторы семнадцатого,
восемнадцатого и девятнадцатого веков. Чего и следовало ожидать.
Я всегда дрался за Вайна и вместо него, еще с начальной школы. И это все
уже слишком далеко зашло, так что я схватил Друга за плечо и
вознамерился ему дать прямо в осклабленную морду.
Он поднял руку. Мой кулак ударил в невидимую вязкую стену, а он снял
свою маску, сказал мне пару слов и взял Вайна за руку, очень осторожно.
И тут взорвался усилитель. Вайн, я уже сказал, никогда не умел толком
обращаться с техникой, а проводка у них не менялясь с 1800. Ну и тут
началось – все бумажные украшения загорелись, народ визжит и бегает без
толку, так что тут я мало чего помню, меня откачали уже на стоянке,
половины волос как не бывало, а клуб этот горит, как свечка.
Нет. Не знаю, почему его не нашли. Что – совсем ничего? Даже зубов?
Нет. Понятия не имею, где он может быть. И не думаю, что он кому-то
задолжал.
(А вот что я думаю – так это что он нашел новую работу. Представьте –
существует коллекционер, у которого есть все – Пресли, Хендрикс, Леннон,
Холли. Единственный на свете коллекционер, у кого когда-нибудь будет
полная коллекция. Вайн своего шанса не упустит. Где бы он сейчас не был,
он, обращаясь с ними очень осторожно, крутит их на вертушках ночи…)
Простите. Это я сам с собой.
Мне только одно непонятно. Вернее, мне много чего непонятно, но прямо
вот сейчас – только одно.
Не могу понять, зачем нашему Общему Другу была маска.
Да потому, что он без маски выглядел точно так же, приду… инспектор.
Что он мне сказал? Ну, я думаю, он ко всем приходит по-своему. Может, он
намекнуть хотел. Он сказал:
– ПООСТОРОЖНЕЕ ЗА РУЛЕМ.
Нет. Нет, спасибо. Я пешком дойду.
Да. Я буду осторожен. |