Джанет Кумбе стояла на
холме над Плином и смотрела вниз на гавань. Солнце давно взошло, но
утренний туман еще окутывал маленький город, придавая ему сказочное
очарование, словно некий призрак благословил его своим прикосновением.
Влекомая отливом вода покидала гавань и сливалась с невозмутимо гладкой
поверхностью моря. Ни единое заплутавшее облако, ни единый порыв
случайно налетевшего ветра не нарушали безмятежной красы молочно-белого
неба. Одинокая чайка, распластав широкие крылья, на мгновение застыла в
воздухе, затем с неожиданным криком нырнула вниз и утонула в клубящемся
над морем тумане. Джанет Кумбе казалось, что этот холм и есть ее
истинный мир, маленькая планета, где для нее нет никаких тайн, место,
где рассеиваются тревожные мысли и томления сердца, а душа обретает
покой и исцеление. Белесый туман скрыл под собой все повседневные заботы
и сомнения, а с ними и мелкие обязанности и однообразные дела простого
люда. Здесь, на вершине холма, не было ни тумана, ни призрачных теней и
лучи утреннего солнца струили ласковое тепло.
Здесь была свобода, которой так не хватало в Плине, свободой дышали само
небо и море, как дышат ею веселое кружение осенних листьев и робкое
трепетанье птичьих крыл. В Плине приходилось все время выполнять
чьи-нибудь поручения, с утра до вечера заниматься работой по дому,
помогать здесь, помогать там, ободрять близких приветливым словом, и
боже упаси ждать его в ответ. Вскоре ей предстоит стать женщиной – так
сказал священник. Возможно, это ее изменит. Ее ждут горести и новые
радости, но если в ней живет вера в Бога, Отца нашего небесного, то в
иной жизни она познает мир и узрит небеса. Надо следовать этим праведным
словам, пусть дорога к небесам и кажется такой трудной и длинной и
многие из ступивших на нее пали в пути и погибли за свои грехи.
Конечно, священник говорил правду, хоть и словом не обмолвился о многих
прекрасных вещах, дорогих ее сердцу. Один лишь Бог достоин великой
любви. Здесь, на холме, важные овцы холодными ночами, чтобы согреться,
спали, прижавшись друг к дружке, и мать оберегала малышей от вороватой
лисы, которая таится в тени кустов, – даже высокие деревья тянутся друг
к другу ветвями, ища утешения.
Но ни одно из этих существ не знает любви к Богу – так сказал священник.
Возможно, ему неведома истина о каждой птице, звере или цветке,
неведомо, что они так же бессмертны, как люди.
Джанет опустилась на колени около ручья и коснулась пальцами
бледно-желтой примулы, одиноко растущей у самой воды. С ветки над
головой Джанет с криком взлетел дрозд, осыпав ее голову белыми
лепестками. Пламенеющие в лучах солнца кусты утесника наполняли воздух
сладким запахом меда и свежей росы.
Сегодня Джанет Кумбе идет под венец. Ее матушка уже готовит стол к
приему гостей, а сестры с благоговейным трепетом раскладывают на кровати
подвенечное платье. Скоро зазвонят колокола Лэнокской церкви и они с
кузеном Томасом, ее дорогим нареченным, встанут у алтаря и соединят свои
жизни пред взором Всевышнего. Томас, с подобающей почтительностью
опустив глаза, будет слушать слова священника, но она сама, Джанет это
хорошо знала, взглядом последует за солнечным лучом, льющимся в окно
церкви, а сердцем умчится к безмолвным холмам.
Обряд венчания покажется ей таким же смутным и нереальным, как окутанный
утренним туманом Плин, и она при всем желании не сможет заставить себя
слушать священника, поскольку будет совсем в другом месте. Это не
отзывается на призыв священника ее душа, грешная и заблудшая, какой она
была всегда, с самого детства, с тех пор, когда малютка Джанет сидела на
материнских коленях.
Ее благонравные сестры исправно ходили в школу, прилежно учились шить и
читать, она же прогуливала занятия, убегая на берег за гаванью. Подолгу
стояла на высоких осыпающихся скалах или в развалинах старого Замка и
следила за бурыми парусами Пенливинских люггеров, (Люггер –
небольшое двух– или трехмачтовое судно с так называемыми люггерными
парусами) скользящими на далеком горизонте.
«Господи, пожалуйста, сделай меня мальчиком, пока я еще не выросла», –
молила крохотная девочка с кудрявыми волосами до плеч. Мать бранила ее и
даже наказывала за буйные мальчишеские повадки, но все было напрасно. Ей
бы следовало поберечь розги для других целей.
Она выросла высокой и стройной, как юноша, у нее были крепкие руки,
бесстрашный взгляд и любовь к морю в крови. Но при всем том душой она
была девушка, с нежностью относилась к животным и всем слабым,
беззащитным существам, придирчиво следила за своей одеждой, никогда не
забывала приколоть к корсажу цветок и расчесать черные волосы так, чтобы
они не закрывали лоб. По воскресным дням мужчины поджидали ее у ворот
отцовского дома с предложениями прогуляться к скалам, они стояли,
неуклюже перебирая пальцами, потупив свои глупые бараньи глаза и едва
ворочая языком. Но Джанет лишь смеялась в ответ и озорно вскидывала
голову.
Разумеется, она была не прочь погулять с парнями, когда могла бегать
вместе с ними, перепрыгивать через живые изгороди – ей нравилось, когда
те восхищались ее сноровкой; но на виду у всей окрути чинно ходить,
держась за руки, как парочка влюбленных… Скоро она обвенчается, у нее
будет муж, дом, за которым надо присматривать, неудобная длинная юбка
вокруг ног и опрятный, респектабельный капор на голове.
Ей нужен мужчина, а не увалень-подросток, от которого слова дельного не
дождешься и который не способен ни на что лучшее, как вертеться вокруг
тебя в надежде на нежный взгляд и ласковое слово. Так рассуждала Джанет,
когда ей минуло восемнадцать лет и когда ее сестры только и думали что о
лентах в волосах да поверх псалтири засматривались в церкви на мужчин.
Джанет с презрением относилась к их уловкам, хоть и сама не с большим
вниманием слушала слова священника – ведь мысли ее уносились за море,
туда, где корабли плыли под парусами в чужие земли и дальние страны.
Она часто забредала на корабельную верфь у подножия Плинского холма за
гаванью. Хозяином верфи был ее дядюшка; она была еще невелика, но быстро
развивалась и росла с каждым годом. К тому же дядюшке помогал его
трудолюбивый племянник, молодой Томас Кумбе, троюродный брат Джанет.
Кузен Томас был серьезным, основательным молодым человеком, ездил
учиться в Плимут, и его спокойные, сдержанные манеры произвели должное
впечатление как на дядю, так и на ленивых бездельников, работавших на
верфи.
Возможно, недалеко то время, когда фирма займется более сложными и
серьезными работами, чем строительство рыбачьих люггеров. Молодой Томас
станет партнером владельца, и после смерти дядюшки дело перейдет к нему.
Он был статный мужчина, этот кузен Томас, умел поговорить и, уж если на
то пошло, довольно хорош собой. На ухаживания и прогулки к скалам по
воскресеньям у него не было времени, но, несмотря на это, Джанет ему
приглянулась, и он нередко подумывал про себя, что из нее выйдет
прекрасная жена, достойная спутница жизни для любого мужчины.
И молодой Томас стал по вечерам наведываться в их дом поговорить с отцом
и матерью Джанет, но мысли его тем временем были заняты ею.
Ему виделись дом на склоне Плинского холма, увитый плющом, с окнами на
гавань, и Джанет, которая с малышами на коленях ждет его возвращения с
работы.
Он ждал целый год, прежде чем открыться Джанет, ждал, пока она не
признает его за члена своей семьи, не почувствует к нему доверия, а
также и уважения.
Вскоре после того, как ей исполнилось восемнадцать лет, он сказал ее
отцу и матери о своем желании видеть Джанет своей женой. Они были очень
довольны, ведь Томас быстро завоевывал положение в Плине, а о таком
честном и умеренном в привычках зяте любые родители могли только
мечтать.
Однажды вечером он пришел к ним и спросил, нельзя ли поговорить с Джанет
наедине.
По лестнице она спустилась бегом, в опрятном платье, сколотом на груди
брошкой; ее темные волосы были расчесаны на прямой пробор.
– Ах, кузен Томас, – воскликнула она, – вы сегодня так рано, и ужин еще
не готов, да и компанию вам кроме меня некому составить.
– Да, Джанет, – спокойно ответил Томас, – и пришел я по одному делу, с
вопросом, который хочу задать именно вам.
Джанет вспыхнула и бросила взгляд на окно. Не об этом ли деле несколько
дней назад украдкой шепнули ей сестры, а она рассмеялась и велела им
замолчать.
– Говорите, кузен Томас, – сказала она, – может быть, мне будет не
слишком трудно вам ответить.
Тогда он взял Джанет за руку и подвел ее к стулу перед очагом.
– Целый год я регулярно приходил в ваш дом и наблюдал за вами,
прислушивался к вашим словам. То, что я собираюсь вам сказать, родилось
не в спешке, не в результате буйного порыва. За тот год, что я вас знаю,
я полюбил вас за ваше правдивое сердце, за простоту и сейчас чувствую,
что должен высказать все начистоту. Должен сказать, что хочу, чтобы вы
стали моей женой, Джанет, хочу, чтобы вы разделили со мной мой дом и мое
сердце. Я всю жизнь буду работать ради того, чтобы вы жили в мире и
довольстве, Джанет.
Она задумалась, позволив своей руке задержаться в его ладони.
Совсем недавно превратилась она из ребенка в девушку, но ей уже надо
стать женщиной, стать навсегда. И уже никогда больше не бегать,
подоткнув юбки, по скалам, не бродить среди овец по холмам. Теперь ее
ждут заботы о доме, о близком ей мужчине и, возможно, со временем, если
на то будет воля Божия, о детях, которые появляются после замужества.
В этой мысли было нечто такое, что тронуло ее душу подобно воспоминанию
о давнем сне или о чем-то забытом: проблеск знания, скрытого от людей в
часы бодрствования, но вдруг неожиданно пробуждающегося, словно едва
внятный зов, с трудом различимый шепот.
Джанет с улыбкой на губах обернулась к Томасу.
– Я очень горжусь честью, которую вы мне оказали, Томас, ведь я понимаю,
что не слишком умна, да и вообще не достойна такого человека, как вы. Но
все равно любой девушке страшно приятно собственными ушами слышать, что
есть тот, кто будет ее любить и баловать. И если вы хотите взять меня в
жены, Томас, если готовы терпеть мои повадки – временами я бываю ужасно
буйной, – то я буду счастлива разделить с вами ваш дом и заботиться о
вас.
– Джанет, дорогая, сегодня в Плине нет мужчины, у которого было бы
больше причин для гордости, чем у меня, и наверняка не будет до того
самого дня, когда я в первый раз усажу вас перед нашим общим очагом.
Он встал со стула и прижал ее к себе.
– Раз все решено и мы поженимся, да и с родителями вашими я разговаривал
вчера вечером, и они согласны, то, думаю, не будет беды, если я вас
поцелую.
Джанет на мгновение задумалась – она еще ни разу не целовалась ни с
одним мужчиной, кроме собственного отца.
Она положила обе руки на плечи Томаса и подставила ему свое лицо.
– Даже если это и неприлично, ну и пусть, – сказала она ему некоторое
время спустя, – ведь это очень приятно.
Так Джанет обручилась со своим кузеном Томасом Кумбе из Плина, что в
графстве Корнуолл [2 - Корнуолл – полуостров на юго-западе
Великобритании, омываемый проливом Ла-Манш и Бристольским заливом], в
году 1830 от Рождества Христова, и было ему двадцать пять лет, ей же
только что исполнилось девятнадцать.
Туман рассеялся, и Плин больше не был обиталищем теней. Из гавани
доносились голоса, чайки ныряли в воду, люди стояли в дверях домов.
Все еще стоя на вершине холма, Джанет смотрела на море, и ей казалось,
что душа ее разрывается надвое: одна ее часть хотела быть женой, хотела
заботиться о муже и нежно его любить, другая жаждала слиться с кораблем,
слиться с морем и высоким небом, быть радостной и свободной, как чайка.
Джанет обернулась и увидела, что по склону холма к ней поднимается
Томас. Она улыбнулась и побежала ему навстречу.
– Наверное, грешно встречаться с мужем утром перед свадьбой, – сказала
она. – Мне следовало бы быть дома и собираться в церковь, а не стоять
здесь, на холме, и держать тебя за руку.
Томас заключил ее в объятия.
– Нас могут увидеть, но я не в силах удержаться, – прошептал он. –
Джени, я так тебя люблю.
В поле бродили овцы, в воздухе витал сладкий аромат утесника.
Когда же зазвонят колокола Лэнокской церкви?
– Как непривычно думать, что мы больше никогда не расстанемся, Томас, –
сказала она. – Ни ночью, ни днем. Когда ты будешь работать, а я
заниматься домом, мыслями мы все время будем вместе.
Она положила руку ему на плечо.
– Томас, быть мужем и женой – это очень серьезно?
– Да, любимая, но святые узы брака благословил сам Господь, и не нам Ему
перечить. Так сказал мне священник. Он много чего объяснил мне, ведь я
боялся, что кое-что покажется мне слишком хлопотным и трудным. Но я
всегда буду относиться к тебе по-доброму, Джени.
– Наверное, иногда нам будет не хватать терпения, мы станем ворчать друг
на друга, и ты пожалеешь, что женился, тебе захочется снова стать
холостяком.
– Нет, никогда, никогда!
– Забавно, Томас, что вся наша жизнь пройдет здесь, в Плине. Ни ты, ни я
никогда не увидим дальних стран, как некоторые. Наши дети вырастут подле
нас, потом женятся, а за ними и их дети. Мы состаримся, и потом обоих
нас похоронят на Лэнокском кладбище. Это похоже на то, как цветы летом
раскрывают лепестки, и птицы с первыми опавшими листьями улетают на юг.
А сейчас, Томас, мы стоим здесь, ничего об этом не зная и даже не
задумываясь.
– Грешно говорить о смерти и будущей жизни, Джени. Все в руке Божией, и
нам не пристало задаваться такими вопросами. Я хочу думать не о детях
наших детей, а о нас самих и о том, что сегодня мы поженимся. Я очень
люблю тебя, Джени.
Она прижалась к Томасу, и ее взгляд устремился вдаль.
– Через сто лет, Томас, здесь будут стоять двое других, как сейчас стоим
мы, и будут они кровь от нашей крови и плоть от нашей плоти.
Джанет дрожала в объятиях Томаса.
– Ты говоришь странные и сумасбродные вещи, Джени. Перестань думать о
том времени, когда нас не будет, и подумай о нас самих.
– Я боюсь вовсе не за себя, – прошептала она, – а за тех, кто придет
после нас. Может быть, там, далеко-далеко впереди, есть много живых
существ, которые будут зависеть от нас. Те, кто будет стоять на вершине
Плинского холма под утренним солнцем.
– Если тебе страшно, Джени, отыщи священника и попроси его успокоить
твою душу. Он лучше знает, оттого что по ночам читает Библию.
– Томас, нас спасет ни Библия, ни слова священника, ни мои постоянные
молитвы Богу; ни знание повадок птиц и зверей, ни часы, что мы проведем,
стоя на залитом солнцем холме и слушая тихий плеск воды, ни дивный вид
окутанного туманом Плина, хотя все это мне очень дорого.
– Тогда что же нас спасет, Джени?
– Люди знают много слов и произносят их, но я сердцем чувствую, что
только одно имеет значение – это наша любовь друг к другу и к тем, кто
придет после нас.
Они стали молча спускаться с холма.
В дверях дома, поджидая их, стояла мать Джанет.
– Где вы были? – спросила она. – Так не принято, Томас, неприлично
разговаривать с той, кто идет с тобой под венец, до того, как ты
встретишь ее в церкви. А ты, Джанет? Мне стыдно, что в утро перед
свадьбой ты бегаешь по холму в старом платье. В твоей комнате сестры
давно дожидаются, чтобы одеть тебя; скоро придут люди, а ты еще не
готова. Уходи, Томас, и ты, Джанет, тоже.
Джанет поднялась в маленькую комнату, в которой жила вместе с двумя
сестрами.
– Поторопись, Джанет, – воскликнули они в один голос. – Где это видано,
чтобы в такой день девушка попусту теряла время.
Дрожащими от волнения пальцами они разглаживали белое платье, которое
лежало на кровати.
– Подумать только, что через два часа тебя обвенчают, и ты станешь
женщиной, Джени. На твоем месте я бы просто лишилась голоса. Сегодня
ночью ты будешь рядом с кузеном Томасом, а не здесь с нами. Тебе не
страшно?
Джанет подумала и отрицательно покачала головой.
– Если любишь, то бояться нечего. Сестры надели на нее подвенечное
платье и прикололи к волосам вуаль.
– Ах, Джени, ты настоящая королева. – И они поднесли к ее лицу маленькое
треснутое зеркальце.
Из зеркала на нее смотрело совершенно незнакомое лицо. Не прежняя
сумасбродная Джанет, готовая целыми днями бродить по морскому берегу, но
бледная, спокойная девушка с серьезными темными глазами.
С лестницы послышался голос матери.
– Ты упадешь в обморок, если не поешь. Скорее спускайся.
– Я не хочу есть, – сказала Джанет. – А вы обе ступайте и дайте мне
немного побыть одной.
Она подошла к окну, опустилась перед ним на колени и стала смотреть на
далекий горизонт за гаванью. Странные чувства переполняли ее сердце, но
она не могла ни назвать их, ни определить. Она горячо любила Томаса, но
знала, что в глубине ее души живет ожидание чего-то большего, чем любовь
к нему. Нечто могучее и первозданное, осиянное непреходящей красотой.
Настанет день, и оно придет, но не сегодня, не завтра.
Над холмом поплыл тихий звон колоколов Лэнокской церкви, пронизывая
морской воздух, он становился все громче.
– Джени, где ты запропастилась?
Она поднялась на ноги, отошла от окна и стала спускаться к ожидающим
внизу свадебным гостям. |